Оружие Врага

"Странник снова нагнулся и поднял длинный и тонкий кинжал, холодно блеснувший в рассветной мгле. Конец зазубренного жестокого клинка был обломан, и кинжал на глазах истаял тонким дымом - лишь рукоять уцелела."

"- Здесь начертаны колдовские, лиходейские письмена, - сказал он. - Незримые для вас. Спрячь-ка её, Арагорн, у Элронда пригодится. Только спрячь подальше и не касайся её."

"Фродо упал замертво - и лежал, вздрагивая и закусывая губу. Левая рука безжизненно свисала; мёртвая хватка ледяной боли впивалась в плечо и в грудь. Деревья и камни казались смутными тенями."

"- Фродо пронзило оружие Врага, - отозвался Странник. - Ядовитое, гибельное, колдовское оружие. Мне это чёрное чародейство неподвластно. Что ещё я могу тебе сказать? Держись, Сэм!"

"Тогда главарь, бывший уже посреди Переправы, привстал в стременах, грозно поднял руку - и Фродо онемел. Язык его прилип к гортани, сердце замерло, меч переломился и выпал из дрожащей руки. Эльфийский конь с храпом встал на дыбы - казалось, первый Всадник вот-вот достигнет берега."

"Они появляются как Чёрные Всадники, похожие на сгустки ночных теней, и, когда эти Всадники вступают в бой, их союзники сражаются словно одержимые, а наших воинов сковывает ужас, и они не могут справиться с конями, которые удирают бешеным галопом, едва появятся Чёрные Всадники."

— Я вынул стрелу и остановил кровотечение, — сказал Имрахил. — Но стрелы я не сохранил: дел и без того хватало. Она была точно такой, какие используют южане. Но я думал, она вылетела из Тени: иначе непонятно его состояние, ведь рана сама по себе неглубока. Как вы это объясните?

— Усталость, горе из-за отца, рана и... больше всего — Черное Дыхание, — сказал Арагорн. — Он человек сильной воли, потому и приблизился вплотную к Тени еще перед битвой. И она медленно захватывала его. Если бы я оказался здесь раньше!
Black Breath

Say a captain of the Rangers

Captain of the Dúnedain of Arnor

Увы! Она сражалась с врагом, превосходящим силы ее души и тела. Тот, кто поднимает оружие на такого врага, должен быть крепче стали — и все равно может погибнуть. Злая судьба привела ее на его тропу.

Лечебные травы

Не знаю, повелитель, — сказала она, — во всяком случае, не под таким названием... Пойду спрошу знатока трав: ему ведомы все старые названия.

Я осталась в Минас-Аноре, Башне Солнца, — сказала она, — и вот Тень отступила! Я не желаю больше ни быть девушкой-воином, ни соперничать с великими всадниками, ни находить радость в песнях о смертельных схватках. Я хочу быть целителем и любить все, что растет. — Она снова посмотрела на Фарамира. — Я больше не мечтаю стать королевой.

Ацэлас
"Из поясной сумки он извлёк длинные листья.
- Это целема, - объяснил он, - по-древнему ацэлас. На здешнем каменистом Угорье она не растёт, я отыскал её в темноте по запаху далековато отсюда, в чащобе к югу от Тракта.
Он растёр лист в пальцах, и разнеслось сладкое, тонкое, стойкое благоухание.
- Что называется, повезло, - сказан он. - Здесь у нас, на севере, млао кто слышал о целеме - разве что Следопыты. Они её ищут и находят возле древних стойбищ. Растение-то волшебное, но и оно если поможет, то ненадолго... Тяжелая рана.
Он заварил листья и промыл терпко-душистым отваром раненое плечо Фродо. Благоуханная свежесть успокаивала и проясняла душу. И у Фродо боль слегка утихла, но оледенелая, неподъёмная рука словно примёрзла к боку."

"- Ну-ка, выпейте! - велел Глорфиндэль, что-то разливая по кружкам из своей оправленной серебром фляги.
Они выпили - вода и вода, истая вода, вроде весенней, не тёплая и не холодная, без всякого осоого вкуса, но она разливала по телу силу и вселяла бодрость. Съеденные после неё затхлый хлеб и ссохшиеся яблоки утолили голод лучше самого обильного завтрака в Хоббитании."
Снятие усталости.

ателас! —

Мертвому жить веля,

Из рук самого Короля!

Но, боюсь, это просто бессмыслица, чепуха, сохранившаяся в памяти старух. Предоставляю вам самим судить о значении этой загадки, если сумеете. Но старики до сих пор используют настойку этой травы от головной боли.

Положив на ладонь два листка, он подул на них, а потом размял, и странная живительная свежесть наполнила комнату, воздух будто зазвенел в ушах, искрясь радостью. Затем Арагорн бросил листья в котел с кипятком, и все почувствовали радость в сердцах, ибо доносившийся до них запах напоминал о прохладном утре и ярком солнце, озаряющем Мир, не знающий тени.

Мирувор
"- Ты прав, - озабоченно отозвался Гэндальф и достал из кармана кожаную баклагу. - Пусть каждый отхлебнёт по одному глотку, - сказал он, передав баклагу Боромиру. - Это необычайно живительный напиток - Мирувор - драгоценный дар Имладриса.
Глоток пряной, чуть терпкой жидкости не только согрел окоченевшего Фродо, но и прогнал его недавние страхи. Остальные Хранители тоже оживились."

Мастер Мериадок, — сказал Арагорн, — коли вы полагаете, что я с огнем и мечом прошел через горы в королевство Гондор, чтобы приносить трубочное зелье беспечному солдату, растерявшему свои вещи, то вы глубоко ошибаетесь. Если ваш мешок не найдется, пошлите за травником. И он скажет вам, что не знает, какие достоинства есть у травы, которую вы хотите, но что она зовется западянской травкой на низком языке и галенас — на благородном и что у нее есть и другие названия, и, добавив несколько полузабытых строф, которых никто не понимает, он с сожалением сообщит вам, что этой травы нет в Домах врачевания, и оставит вас размышлять об истории языков. Точно так же поступлю и я. Ибо я не спал в такой постели со времени отъезда из Данхэрроу и не ел ни крошки с самого рассвета.

Дорогой ты мой осел, твой мешок лежит у постели. Когда я нашел тебя, он был у тебя на спине. Арагорн, разумеется, все время видел его. И в любом случае у меня есть для тебя кое-что. Это лонгботтомский лист. Набей трубку, пока я сбегаю и посмотрю насчет еды. И давай немного развеемся. Мы, Туки и Брендибаки, не можем все время оставаться на таких высотах.

Магия Врага

— Много миль разделяет нас, — заметил Леголас, глядя туда и прикрывая глаза ладонью. — Там движется большая тень, огромные тени передвигаются на берегу реки, но что это такое, я не могу сказать. Это не туман и не облако, обманывающее мои глаза. Чья-то воля наложила тень на землю, и эта тень движется вниз по реке. Как будто сумерки бесконечного леса спускаются с холмов.

Devilry from Orthanc / blasting fire
— Орки применили колдовство Ортханка, повелитель, — сказал Арагорн. — Они использовали взрыв и огонь и, благодаря этому захватили стену. Им же они могут завалить вход в пещеру и замуровать защитников. Но сейчас мы должны обратить все мысли к собственной обороне.

— Нет, — сказал Арагорн. — Когда-то он был так велик, как говорит об этом его слава. Знания его были глубоки, мысль его была тверда, а руки необыкновенно искусны и у него была власть над умами других. Он мог убедить мудрых, низших — заставить. И этой властью он обладает по-прежнему. Немногие в Средиземье могли бы выдержать разговор с ним наедине, даже теперь, когда он потерпел поражение. Гэндальф, Элронд, может быть, Галадриэль, теперь, когда стала известна его злая сущность, но больше, пожалуй, и никто.

Неожиданно послышался другой голос, низкий и мелодичный, каждые его звук очаровывал. Те, кто слышал этот голос неподготовленным, редко могли вспомнить услышанные слова, а вспомнив, удивлялись, потому что в словах не было никакой особенной силы. Но обычно помнили только радость и счастье от этого голоса; все, что он говорил, казалось необыкновенно мудрым, в глубине души поднималось желание немедленным согласием доказать свою мудрость. Голоса других по контрасту казались грубыми. И если кто-то противоречил этому голосу, в сердцах слушателей возникало желание этого спорщика убить. Для некоторых очарование длилось, лишь пока голос обращался к ним; когда он обращался к другому, они улыбались, как человек, разглядевший грех фокусников, в то время как другие его не видят. Для большинства же достаточно было просто звука этого голоса, чтобы держать их под властью чар. Но для тех, кто был завоеван голосом, очарование его продолжалось долго, как будто он шепотом звучал в их ушах. Никто не оставался незатронутым им: никто не мог сопротивляться его просьбам и приказам без напряжения разума и воли, если только хозяин сохранял контроль над ними.

тень среди теней

Чего хорошего в еде и питье под этой наползающей тенью? Что она означает? Даже воздух кажется густым и бурым! У вас часто бывает такая тьма, когда дует восточный ветер?

— Нет, — отозвался Берегонд, — это не просто непогода. Это какое-то злое колдовство, какой-то черный дым, сваренный в недрах Роковой Горы и посланный Врагом, чтобы омрачать сердца и мысли. Хоть бы Фарамир поскорее вернулся! Уж он-то не дрогнул бы. Но кто знает, сумеет ли он теперь, во Тьме, перейти Реку?

Indeed what is the good even of food and drink under this creeping shadow? What does it mean? The very air seems thick and brown! Do you often have such glooms when the wind is in the East?’
   ‘Nay,’ said Beregond, ‘this is no weather of the world. This is some device of his malice; some broil of fume from the Mountain of Fire that he sends to darken hearts and counsel. And so it doth indeed. I wish the Lord Faramir would return. He would not be dismayed. But now, who knows if he will ever come back across the River out of the Darkness?’

Решающий штурм начался в середине ночи. Загремели барабаны. С севера и с юга, отряд за отрядом, враги устремились к стенам. Словно ожившие дома, двигались мумаки — огромные животные из Харада, таща за собой через линии огня осадные башни и машины. Капитан Врага не очень заботился о том, что делают наступающие и сколько их убито: главная задача заключалась в том, чтобы испытать силу обороны и держать людей Гондора занятыми во многих местах. Главный удар обрушился на ворота. Ворота, сделанные из железа и стали, были очень прочны и охранялись башнями и укреплениями из несокрушимого камня, однако это был ключ, самое слабое место всей высокой и неприступной стены.

Барабаны гремели все громче. Огни приближались. Большие машины ползли по полю, а в середине — огромный таран, в сотню футов длиной, подвешенный на могучих цепях. Давно ковали его в темных кузницах Мордора, а его отвратительный лоб из черной стали был отлит в виде воющего волка. Этот таран назывался Гронд, в память о молоте подземного мира древности. Большие животные тащили его, окруженные орками, а сзади шли горные тролли, чтобы управлять его работой.

Но у ворот сопротивление было по-прежнему упорным и сильным: здесь стояли рыцари Дол-Амрота и храбрейшие воины гарнизона. Стрелы и снаряды падали дождем. Осадные башни вспыхивали как факелы. Земля по обе стороны ворот была усыпана обломками и телами убитых. Но, как безумные, стремились вперед всё новые и новые враги.

Гронд медленно продвигался вперед. Огонь ему был не страшен. И хотя время от времени огромные животные, тащившие его, в безумии бросались по сторонам, топча бесчисленное количество орков, — тут же, отбросив трупы с дороги, другие занимали их место.

Гронд медленно продвигался вперед. Барабаны бешено гремели. Над горами трупов выросла страшная фигура — Всадник, высокий, с капюшоном, весь в черном. Медленно, попирая павших, ехал он вперед, не обращая внимания на стрелы. Он остановился и выхватил длинный бледный меч. И когда он сделал это, неописуемый ужас охватил всех — и защитников, и осаждавших. Руки людей опустились, ни один лук не выстрелил. На мгновение все затихло.

Тогда Черный Капитан поднялся в стременах и возвысил ужасный голос, выкрикивая слова какого-то забытого языка, злобные и властные, потрясшие и сердца, и камни.

Трижды он крикнул. Трижды ударил тяжелый таран. И с последним ударом ворота Гондора разбились. Будто от взрыва, они подались, блеснул огонь, и обломки упали на землю.
Ever since the middle night the great assault had gone on. The drums rolled. To the north and to the south company upon company of the enemy pressed to the walls. There came great beasts, like moving houses in the red and fitful light, the mûmakil of the Harad dragging through the lanes amid the fires huge towers and engines. Yet their Captain cared not greatly what they did or how many might be slain: their purpose was only to test the strength of the defence and to keep the men of Gondor busy in many places. It was against the Gate that he would throw his heaviest weight. Very strong it might be, wrought of steel and iron, and guarded with towers and bastions of indomitable stone, yet it was the key, the weakest point in all that high and impenetrable wall.
   The drums rolled louder. Fires leaped up. Great engines crawled across the field; and in the midst was a huge ram, great as a forest-tree a hundred feet in length, swinging on mighty chains. Long had it been forging in the dark smithies of Mordor, and its hideous head, founded of black steel, was shaped in the likeness of a ravening wolf; on it spells of ruin lay. Grond they named it, in memory of the Hammer of the Underworld of old. Great beasts drew it, orcs surrounded it, and behind walked mountain-trolls to wield it.
   But about the Gate resistance still was stout, and there the knights of Dol Amroth and the hardiest of the garrison stood at bay. Shot and dart fell thick; siege-towers crashed or blazed suddenly like torches. All before the walls on either side of the Gate the ground was choked with wreck and with bodies of the slain; yet still driven as by a madness more and more came up.
   Grond crawled on. Upon its housing no fire would catch; and though now and again some great beast that hauled it would go mad and spread stamping ruin among the orcs innumerable that guarded it, their bodies were cast aside from its path and others took their place.
   Grond crawled on. The drums rolled wildly. Over the hills of slain a hideous shape appeared: a horseman, tall, hooded, cloaked in black. Slowly, trampling the fallen, he rode forth, heeding no longer any dart. He halted and held up a long pale sword. And as he did so a great fear fell on all, defender and foe alike; and the hands of men drooped to their sides, and no bow sang. For a moment all was still.
   The drums rolled and rattled. With a vast rush Grond was hurled forward by huge hands. It reached the Gate. It swung. A deep boom rumbled through the City like thunder running in the clouds. But the doors of iron and posts of steel withstood the stroke.
   Then the Black Captain rose in his stirrups and cried aloud in a dreadful voice, speaking in some forgotten tongue words of power and terror to rend both heart and stone.
   Thrice he cried. Thrice the great ram boomed. And suddenly upon the last stroke the Gate of Gondor broke. As if stricken by some blasting spell it burst asunder: there was a flash of searing lightning, and the doors tumbled in riven fragments to the ground.

   In rode the Lord of the Nazgûl.

Старый дурак! — прорычал Черный Всадник. — Старый дурак! Это мой час! Разве ты не узнаешь смерть? Умри и пропади всуе! — С этими словами он высоко поднял меч — пламя пробежало по лезвию.

Не становись между назгулом и его добычей! Или он не убьет тебя просто так. Он унесет тебя в дома плача, за пределы всякой Тьмы, где плоть твоя будет сожрана, а дрожащий разум предстанет нагим Безвекому Глазу.

Крылатое существо зарычало на нее, но Дух Кольца не ответил, будто охваченный внезапным сомнением. Крайнее изумление победило страх Мерри. Он открыл глаза, и тьма отступила от него. В нескольких шагах от него находилась огромная птица, и все вокруг нее было во тьме: на птице сидел Глава назгулов, Тень Отчаяния.

К общему изумлению, вокруг тела Сарумана собрался серый туман и медленно поднялся на большую высоту, как столб огня. Большая, завернутая в саван фигура нависла над холмом. Она дрожала, глядя на запад. Но с запада подул холодный ветер, призрак покачнулся и со вздохом растаял.